Весна в Костроме
Памяти В. Н. Бочкова
С мартом, следуя указанию старого календаря, а иногда и чуть опережая порядок – в феврале – в город входила весна.
Весны в Костроме бывали всякие… Порой обрушивались они на город сразу, неотступно, без отдыха бушуя всей своей солнечной силой, и заставляли обывателя отрываться от дел неотложных и отдаваться не ко времени свалившимся занятиям. Скорые, быстротечные весны костромичи не любили. Желаннее встречалась мартовская уверенно ровная, неспешная пора, когда «к полудню – растопило, к вечеру – прихватило». Но при всех обстоятельствах, каким бы ни сулило быть время первых капелей и луж, народ встречал его с радостью и, по возможности, с готовностью.
Выбираясь из зимы, город представлял собой серую, скользкую, непривлекательную картину. За зиму и без того неширокие улицы, сжатые придорожными сугробами, так уменьшались в размерах, что встречные экипажи едва-едва разъезжались. К частым сшибкам их в такое время горожане-пассажиры привыкли.
Таковы были и тротуары. За обильные снегом, доходившие до крайности холода они суживались настолько, что с трудом пропускали пешеходов. Весеннее тепло приводило их в еще более непотребное для обывателя состояние: они превращались в ленты сплошного катка. Полиция хоть и надзирала бдительно за их содержанием, заставляла дворников делать песочные присыпки, но успевала не везде.
С приходом дружной, спорой весны в городе наступало общественное бедствие: он утопал в воде. В такие дни пешеходные передвижения были весьма затруднительны. Горожанам приходилось вынужденно брать извозчика. Дела извозных людей в лужную погоду складывались более чем удачно: пролетки, невзирая на качества экипажей, шли нарасхват.
Веселое весеннее время оказывалось весьма неблагоприятным для городской детворы. Она, промокшая в играх до нитки, заболевала, укладывалась в постель. Ряды юной публики в учебных заведениях заметно сокращались.
В многоводные весны в самом плачевном положении оказывались подгорные местности города. Здания, стоявшие на склонах, обращенных к волжскому берегу, затапливались. Их подвальные и первые этажи, погреба, ледники, надворные постройки заливались водой. Ее потоки не щадили ничего: смывались огороды, сараи, заборы, страдали садовые посадки… Вода и тепло повсеместно в городе открывали мусорные и нечистотные ямы, которые тайно, под покровом зимних ночей, устраивали в неустановленных местах нерадивые обыватели.
Если же весна выдавалась ровной, спокойной, то и жизнь в городе шла обыденным чередом. С появлением первых солнечных устойчивых полдней не занятые делами горожане-старики пристраивались на еще не просохших бывших в садах и бульварах лавочках, вели житейские беседы, вдыхали чистый весенний воздух, наслаждались прелестью поры. В хмурые дни, конечно, лавочки пустовали.
Город постепенно вытаивал изо льда, освобождался от снежных накоплений, приласканных весной, очищался. Совершая переходы в городе, жители не спешили, походку имели выверенно-точную, приноравливаясь к распутице, с осторожностью прыгали через лужи. Больше всего от весны доставалось барышням. Оберегая длинные платья от загрязнения, они одной рукой ловко поддерживали наряд, примеривались к скользкому пути, и, когда убеждались в совершенной безопасности, делали очередной шажок. Кстати, барышни как публика весьма осторожная падали меньше прочих.
Весна разогревала город. Ко второй половине марта он мало-помалу набирал силы, становился более людным, деятельным, веселым. Оживали оставленные на зиму торговые места – полки, киоски, прилавки, возобновленная торговля набирала бойкость. В пароходных зимовьях уже вовсю шли приготовительные работы. Первым начинал деятельность пароходный городок в большой зимовке – на реке Костроме, вслед ему наполнялось жизнью малое зимовье – на речке Черной, что у Татарской слободы.
Суда чинились, красились, готовились к предстоящей навигации. Ледовые переправы еще действовали, пропускали конные экипажи. С потеплением у горожан к переправам возникала настороженность: в марте начинали замечаться закраины у берегов рек и «наслудь
С обнаружением таких знаков горожане ожидали известий с верховьев Волги о начавшемся ледоходе. О нем выспрашивали всех прибывших из тех мест, особенно интересуясь у людей из Тверской губернии. Отчего костромичей волновало именно состояние тверской Волги? Объясняется просто: начало движения тверского льда предупреждало о приходе ледохода в Кострому в двухнедельный срок. Это особенное, беспокойное время использовалось горожанами и предпринимателями для подготовки дел к непереправной поре. Она начиналась с первой подвижкой льда.
По мере приближения ледохода к Костроме администрации верхневолжских городов слали сюда предупредительные телеграммы. О содержании их местное общество узнавало из газет. Лед на реках то подвигался, то вставал. Правильная переправа нарушалась, и только по неотложной надобности жители, сопровождаемые за плату теми же зимогорами, пускались в рискованное путешествие. Зимогоры-проводники запасались тесницами и в наиболее опасных местах подстилали свои мостки под ноги ведомому лицу.
С нарушением переправы Кострома, как и в дни ледостава, оставалась без изобилия молочной провизии. Молочная гора, место, исстари облюбованное жителями заволжской СпасоНикольской слободы для молочной торговли, занималась городскими молочницами, причем продаваемый продукт заметно дорожал. Столичные газеты с вокзала, находящегося за Волгой, не поступали, новости из России жители узнавали из местных газет, куда те передавались телефонно.
Иногда очищение рек ото льда проходило спокойно, без причинения какого-либо вреда прибрежным жителям, но чаще от ледоходного хаоса им приходилось терпеть. Когда реки созревали, входили в полную силу, и сплошная ледовая масса начинала движение, то в течение многих часов выстраивались гигантских размеров торосы. Движущиеся глыбы льда все время прибывающая вода выносила на берег, и те, не прекращая движения, сносили на своем пути все. В такие годы особенно доставалось судам, бывшим на стоянке в костромских зимовьях. Их корпуса давило, ломало, многие из судов, не выдерживая ледового напора, получали пробоины и оказывались выброшенными на берег.
Как ни грустны были последствия бушующей стихии, она всегда привлекала внимание горожан неописуемо живописным зрелищем – диким и по-своему прекрасным. Когда основная масса льда проходила, ледоход редел, и через Волгу и реку Кострому начинались лодочные переправы. В город завозили кипы накопившихся газет, почты. Заволжские бабы-молочницы возвращались к своим ежедневным торговым местам. Отважные ребятишки после учебных занятий группами слонялись по берегу, устраивали катание на льдинах. Случалось, плавучие средства переворачивались, и дети освежались в весенней воде. Вскоре на волжскую переправу выходили перевозные пароходы, а некоторое время спустя на реке Костроме наводили наплавной мост.
Обыкновенно в апреле из Буя приходили первые пассажирские пароходы, которые владельцами нарочно с последним осенним рейсом были отправлены туда на зимовку. В это время волжский берег начинал обрастать пристанями. Они занимали места согласно номерным участкам, которые хозяева брали за плату с торгов.
С установкой судоходных (грузовых) пристаней на берегу можно было наблюдать компании в драных одеждах: возвратились зимогоры«беспашпортники», поздней осенью уходившие в зимний отход – на поиски работы, скрываясь от «дурного» полицейского глаза. К апрелю их общество, уже сколоченное в артели, пребывало в ожидании первых судов для разгрузки. От артелей назначались дозорные – караулить их приход.
О приходе первого пассажирского парохода за несколько дней сообщали газеты. В день появления судна-первенца горожане устраивали ему торжественную встречу. Постепенно уходили из зимовок суда-постояльцы, их прощальные благодарственные гудки подолгу звучали над городом. С запозданием выходили суда, пострадавшие во время ледоходных событий. Иногда не имели возможности выбраться к большой воде небольшие баржи и буксиры из чернореченского зимовья: ледоход накрепко забивал выход к Волге. Для его разборки требовалось время.
Еще долго стояло половодье, вода безжалостно затапливала обывательские дома и подвалы, в ней утопали стены Ипатьевского монастыря, Андреевская слобода, заливался берег при фабриках. Речка Черная вдруг превращалась в такую многоводную гладь, что с городом можно было снестись только на лодках.
Лишь когда листы сытинского календаря показывали май, грозы окончательно пробуждали природу, взор горожан услаждался юно-зеленым цветом деревьев и трав. Город представал в преддверии наступающего лета в своем новом обличье и полной обустроенности. Кое-где в северных, теневых, низменных местах, в балочках да оврагах, правда, еще некоторое время виднелись буро-холодные островки льда – знаки совсем недавнешней зимы. Но очень скоро лето растапливало и их.